Абстрактное и конкретное в формировании Нации

Нация, как до нее и монархия, – это организующий миф в понимании антропологии: нарратив, призванный объяснить, почему все сложилось так, а не иначе, и должно оставаться так, как есть. Но этот миф о сотворении может варьироваться в зависимости от исторического опыта. В дальнейшем, я попытаюсь обозначить весьма отличающиеся маршруты Франции и России. Я сделаю это, используя диалектические связи между абстрактным и конкретным, поскольку Нация – это проект.

Франция часто заявляет о себе как об одном из изобретателей Универсального. Она ссылается, в частности, на Декларацию прав человека 1789 года, которая входит в состав «конституционного блока». Наибольшую известность получила ее первая статья, гласящая, что «люди рождаются и пребывают свободными и равными в правах». При этом обычно забывают упомянуть о том, что идет следом: «общественные отличия могут быть основаны лишь на общей пользе». Проблема заключается лишь в том, на основании каких критериев определяется «общая польза» … при первом признании этой пользы, как нам известно, первые формы избирательного права носили цензовый характер.

Следуя этому подходу, Конституция 1958 г. запрещает любые отличия, основанные на происхождении, расе или религии, а правовые позиции Конституционного совета многократно обращалась к принципу равенства.

Век спустя после принятия Декларации прав человека, Ренан написал другой основополагающий текст нации на французский манер. В своем выступлении, произнесенном им 11 марта 1882 года, он ясно дал двойственное определение Нации: «Нация — это душа, духовный принцип. Две вещи, являющиеся в сущности одною, составляют эту душу, этот духовный принцип. Одна — в прошлом, другая — в будущем. Одна — это общее обладание богатым наследием воспоминаний, другая — общее соглашение, желание жить вместе, продолжать сообща пользоваться доставшимся неразделенным наследством… Человек — не раб ни расы, ни языка, ни религии, ни течения рек, ни направления горных цепей. Великое скопление людей со здравым смыслом и пылающим сердцем создает моральное сознание, называемое нацией».

С точки зрения Ренана, нация одновременно опирается и на прошлое, и на настоящее. Обычно, однако, во внимание берется лишь волевой аспект – для того, чтобы лучше провести сравнение французской концепции[1] с концепцией германской, основанной на истории. Последняя утвердилась в XIX веке благодаря таким великим авторам, как Савиньи и Иеринг[2]. Перейдя берег Рейна и став Aufklärung, идеология Просвещения уже не разжигала прежнее пламя. Оппонируя абстрактному французскому универсализму, Гердер настаивал на равенстве культур в своем достоинстве, а также их непроницаемость, которая сконцентрирована в лингвистических отличиях. Сам Порталис, который некоторое время провел в Швейцарии и Германии, укрываясь от обвинений в роялизме, вынужден был писать позднее: «кодексы не пишут, а они сами создаются со временем». Со временем, то есть — историей.

Нацистские юристы дошли до крайности, определив право как выражение чувств культурного сообщества, выпестованного веками, с добавлением расистского компонента. Также они утверждали, что национал-социализм положил конец юспозитивизму в пользу очищенного юснатурализма. Они неистово критиковали римское право, происходящее из плюраэтнической и плюраконфессиональной империи. И, разумеется, они выступали и против абстрактного видения Кельзена, который, к тому же, имел несчастие быть евреем.

Очевидно, что сегодня мы не можем отвечать на критику со стороны расистской идеологии. Однако французские концепции не обладают догматической неопровержимости и вызывают много вопросов.

Вся человеческая история и антропология свидетельствуют против установления радикального равенства. Повсюду мы видим социальные отличия, реализуемые исходя из различных критериев: рождения, богатства, религии, происхождения, пола, цвета кожи, расы, инвалидности и т.д. И по сей день многочисленные инструменты международного публичного права закрепляют этнические, религиозные и языковые отличия, а также права меньшинств и коренных народов.

Но французское публичное право не идет по этому пути. Оно зиждется на примате Единицы над множеством, примата, который во всех случаях возникал в результате политической воли государства, особенно в период Французской революции.

Однако может возникнуть вопрос о том, является ли принцип единства архетипом, свойственным Франции. В самом деле, мы видим его в действии еще задолго до Французской революции.

Во Франции, государство предшествовало нации, и, начиная со Средневековья, Франция была самой централизованной страной в Европе. Можно даже утверждать, что французская монархия, хотя и была христианской, уже с того времени начала реализовывать принцип светскости: король Франции, возражая Папе, настаивал на том, что Храм принадлежит суверену и он обладает властью над Церковью Франции. Это получило название «галликанизма». Первые попытки общей кодификации были предприняты при Людовике XIV, благодаря ордонансам Кольбера, в которых провозглашается, что на французов должны распространяться те же законы, что и короля. Ими вдохновлялись и революционные кодификации. Наследование короны способствовало кристаллизации государства в лице короля: в отличие от Германской империи, во Франции не было выборной монархии. Целостность королевской личности рассматривалась как символ политического тела. Аннулирование Нантского эдикта в 1685 году рассматривалась как иллюстрация пословицы «одна вера, один закон, один король».

Начиная с Французской революции, история взаимоотношений между частным и всеобщим была подчинена секуляристскому ритму. Первая Республика пыталась установить примат абстрактного над конкретным. Третья Республика провела сделку между этими двумя принципами. Кризис мая 1968 г. сделал возможным реванш конкретного над абстрактным.

I Республика : превалирование абстрактного над конкретным

Французская революция обезглавила короля, но она передала унитарный принцип Нации, которую она объявила «единой и неделимой»[3]. Отсюда и борьба с федерализмом, лингвистическим разнообразием, различиями мер и весов и региональными особенностями. Универсальное определялось как единообразное, и его продвижение обеспечивалось государством. Вплоть до настоящего времени, Франция не признает на своей земле существование меньшинств и коренных народов.

Уже во времена Революции, Клермон-Тоннер утверждал, говоря о Евреях: «Евреи должны получить все как индивидуумы, и ничего – как нация». В 1991 г., Конституционный совет возразил против понятия «корсиканский народ». В 1999 г. он дал отрицательное заключение о ратификации Францией Европейской хартии региональных языков и меньшинств ввиду того, что во Франции «коллективные права не могут признаваться за какой-либо группой». Вдобавок, во Франции коммунитаризм представляется исключительно в негативном контексте. Однако, хотя он может создавать преграды, он также может и служить защитой[4]. Да и во Франции, некоторые сообщества, к примеру, азиатское, не создают проблемы для общественного порядка.

Но, опять же, уже во времена Французской революции, французское общество сопротивлялось, под предлогом обычаев, которые, помимо прочего, были запрещены Гражданским кодексом 1804 г. вслед за еще монархической Конституцией 1791 г., упразднившей корпоративную организацию общества. Народные представители, посланные Конвентом, обнаружили враждебный настрой к республиканскому календарю, отмене престольных праздников, разделению на коммуны, запрету местных диалектов. Повсюду слышны колокола, а население зачастую укрывает гонимых священников.

« [Посланные Конвентом представители] надеялись положиться на новый народ, единодушный и разумный, а увидели перед собой народ старый, иррациональный и разобщенный, который постоянно встречал их уловками или упрямством»[5]. Бенжамен Констант с иронией отмечал, что вся их энергия была не способна низвергнуть самого маленького из святых, почитаемых в деревне.

I Республике был уготован короткий век. Диалектика универсальное-частное стала вновь актуальной во времена III Республики, которую Гамбетта назвал «Республикой компромиссов».

III Республика: компромисс между абстрактным и конкретным

Жюль Ферри взялся за строительство Республики, которая могла бы существовать долгий срок, и, следовательно, в большей мере учитывать конкретное. Он был против принципа «чистой доски» и считал, что в отношении Государства должны быть признаны противовесы, хотя Республика и останется унитарной. Об этой воле к поиску компромиссов свидетельствуют несколько этапов в развитии законодательства. Так, закон от 1882 г. создал местную демократию, разрешив избрание мэра во всех коммунах. Мэры получили новые полномочия в отношении префектов. Другой закон закрепляет свободу собраний и свободу прессы. Закон от 1884 г. закрепляет свободу создания профсоюзов и решительно порывает с законом ле Шапелье от 1791 г. Закон от 1900 г. закрепляет свободу ассоциаций, которая, вплоть до наших дней, весьма широко используется французами. С поправками на их реальное участие, средний француз, как правило, состоит в нескольких ассоциациях.

Напротив, борьба за лингвистическое разнообразие все еще остается в повестке дня и будет результативной.

Закон от 1905 г. об отделении Церквей и государства обеспечивает религиозный плюрализм, хотя он и был плохо воспринят подавляющей частью французских католиков и папством. Тем не менее, в условиях его применения также можно найти определенное желание идти на компромиссы. Применительно к снятию распятий, было рекомендовано осуществить его при проведении ремонтных работ. Имущество Церкви не было конфисковано государством, как при I Республике, но управление им было доверено культурным ассоциациям верующих. В 1919 г., принцип светскости не применяется в Эльзасе и Лотаринги, которые во время немецкой оккупации сохранили сильную религиозность. И по сей день эльзасское священничество оплачивается государством.

В этой республиканской диалектике всеобщего и частного, также следует отметить историю французского колониального права, и ее развитие в праве заморских территорий. Колонизацию требовали гораздо больше политиков левого фланга, нежели правого. Жюль Ферри утверждал, что долг высших рас – колонизировать расы низшие. Колонизация, следовательно, оправдывалась правами человека. Опять же, в колониальный период сохранялись неравенства в ущерб коренному населению. В настоящее время, в некоторых заморских коллективах (Новая Каледония), учет отличий происходит благодаря возможности выбора между личным статусом (ст. 75 Конституции) и общим правом.

Однако процесс реабилитации конкретного на этом не остановился.

Кризис мая 1968 года и 70- гг.: реванш конкретного над абстрактным

Третий разрыв проявился в конце XX века, после событий мая 1968 г.

Во Франции, как это ни странно, они оказались позабыты. Если когда и речь доходит до них, то лишь для того, чтобы указать на их утопический характер. Раймон Арон говорил о «бесподобной революции» (révolution introuvable). Я не разделяю это мнение. Мишель де Серто справедливо отметил, что они совершили «освобождение слова». Это освобождение, расширившее границы свободы слова, во многих случаях сделало возможным реванш конкретного над абстрактным.

Во-первых, мы видим, что принцип власти ставится под сомнение: «Откуда ты говоришь?» – таков был один из лозунгов того времени. Это критическое отношение, на мой взгляд, по-прежнему существует. Ссылки на статус (родительский, патрональный, профессиональный, клерикальный и т.д.) уже недостаточно: власть должна иметь объяснение и, по-видимому, являться объектом критики. Что, очевидно, может привести к ослаблению принципа суверенитета. Кроме того, это приводит к рассредоточению власти, делая возможным ее критику.

Далее мы являемся свидетелями того, как в целях учета различных меньшинств («Small is beautiful») затрагивается принцип единства. Нужно прислушиваться и уделять больше места в истории различным группам, которые пострадали в большей или меньшей степени: колонизированным народам, иммигрантам, женщинам, жертвам геноцида, крестьянам, рабочим и т.д. Единообразие разбивается на осколки. Различное становится поводом для серьезных размышлений.

Права человека имеют тенденцию превратиться в проблематику прав, но какого человека? Того, что уже был представлен в марксистской критике.

В то же время, нужно отметить, что в это время в международном праве появилась идея признания прав коренных народов и меньшинств. А в позитивном праве обозначились сдвиги к мультикультуралистской модели, хотя этот термин и находится под запретом во французской доктрине[6].

История этих трений между единообразием и разнообразием приводит нас к выводу о полисемии прав человека. В силу обстоятельств, связанных с его рождением или географическими координатами, человек в первую очередь конституирует себя по отношению к своим конкретным принадлежностям.

История России, кажется, очень сильно отличается от истории Франции. Приведем два примера: историю светскости в России и многонациональный характер Российского государства.

Принцип светскости в российской истории [7]

Эта история отмечена несколькими поворотами, соответствующими подчас радикальным преобразованиям Российского государства. Законодательство Российской империи не признавало свободу вероисповедания, а российский император должен быть исповедовать православие. В конце XIX века, революционные партии требуют свободу совести, расширив ее до возможности отрицания религиозных моральных обязательств[8]. Первая конституция 1918 включает принципы отделения Церкви и государства и свободы совести. Она явно заимствует идеи французского закона 1905 г., хотя и никоим образом не разделяет его компромиссный подход. Все имущество Церквей и других религиозных объединений национализируется, а школьное образование более не относится к ведению Церкви. Статья 124 сталинской Конституции 1936 года устанавливает принцип отделения более однозначно, но придает ему ярко выраженный агрессивный тон: «В целях обеспечения за гражданами свободы совести церковь в СССР отделена от государства и школа от церкви. Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами». Таким образом, провозглашается свобода антирелигиозной пропаганды, а не свобода религиозных верований. Одновременно в сталинскую эпоху одной из задач антропологии зачастую было развенчание традиционных религиозных верований.

В этом смысле сталинская конституция гораздо ближе к I Французской Республике, ставшей антиклерикальной и антихристианской, нежели к третьей.

Однако в этом аспекте ситуация во Франции и Российской Федерации стала гораздо ближе к настоящему времени. Статья 14 Конституции от 12 декабря 1993 года гласит: «Россия – светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом». Эта же Конституция (статья 28) закрепляет принципы, в значительной степени совместимые с французской доктриной. Каждый гражданин России право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, выбирать и распространять религиозные убеждения. Государство не вмешивается ни в определение гражданином своего отношения к религии, ни в деятельность религиозных объединений до тех пор, пока они не нарушают закон. Оно обеспечивает получение светского образования в государственных школах. Запрещается сопровождать деятельность органов государственной власти и местного самоуправления публичными религиозными обрядами и церемониями. Статья 19 устанавливает, что государство « гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии …». Статья 4, пункт 4 Федерального закона от 27 июля 2004 года[9] закрепляет свободу совести российских чиновников, а также их нейтральность: «Должностные лица органов государственной власти, других государственных органов и органов местного самоуправления, а также военнослужащие не вправе использовать свое служебное положение для формирования того или иного отношения к религии».

Тем не менее, существуют значительные отличия между российским и французским опытом. Прежде всего, во Франции принцип светскости утвердился в борьбе между Французским государством и католической церковью, которая выходила за рамки секуляризма. Напротив, в России, он был сформирован в конце прошлого века в целях отрицания атеистического характера государства. А в наши дни необходимо отметить тесную связь между Российским государством и Православной Церковью (в частности, осуждение гомосексуализма). Кроме того, Россия традиционно является многоэтническым и многоконфессиональным государством. Согласно статистическим данным, по состоянию на 2008 год, в стране насчитывается в общей сложности 22 805 религиозных организаций, зарегистрированных в качестве юридических лиц, представляющих 60 различных конфессий. Из них от 7 до 8 тысяч – это мусульманские объединения. В отличие от французской ситуации, мусульманские народы России не относятся к иммигрировашему населению: они на протяжении многих веков жили бок о бок с православными русскими. Эти объединения неоднократно осуждали исламских экстремистов. В целях обеспечения общественного порядка, федеральный закон 2000 года ввел запрет создание политических партий на основе национальных или религиозных критериев, что было подтверждено решением Конституционного суда от 15 декабря 2004 года.

Что касается распространения религиозных верований, ситуация в России аналогична Франции. Во Франции, около половины населения являются атеистами или агностиками. В России, по данным опроса 2005 года, общее число верующих всех религий составляет около 50% населения.

Поэтому можно считать, что, после распада Советского Союза и конца коммунистической утопии, в России конкретное взяло реванш над абстрактным.

Многонациональный характер Российского государства

Как мы уже видели, начиная с I Республики и до наших дней, Французское государство неизменно проводило политику превалирования Единицы над Множеством, в частности на лингвистическом уровне. А что можно сказать в этом отношении о России?

В 1917 году, Ленин в своих «Апрельских тезисах» заявил о праве на самоопределение. Но после октября, он утверждал, что его утверждение «имело исключительно правовое значение». Таким образом, право на самоопределение национальностей в России представляет собой «переменную геометрию». До большевистской революции, оно использовалась для ослабления монархического режима. Но после него, оно выносится за скобки в пользу нового режима. Точно также Ленин в своем труде «Государство и революция» выступал за упразднение полиции, армии и введение рабочего контроля и самоуправления в промышленности. Однако позднее он создает государственную полицию (ЧК), Красную армию, а также национализирует фабрики, провозглашая при этом «необходимый возврат к подчинению единой воле в государстве»[10]. Здесь мы видим проявление превалирования абстрактного над конкретным, которое станет одной из основных особенностей Советского Союза под властью коммунистической партии в течение 70 лет[11].

Тем не менее, что касается политики в отношении коренных народов и развития юридической антропологии (к которой французский идеологический контекст весьма неблагоприятен), то ситуация здесь значительно более сложная, и опять-таки изменяется в зависимости от эпохи[12].

В царский период, российские исследователи играли новаторскую роль во многих областях юридической антропологии, в том числе в полевых исследованиях. Причем задолго до Малиновского. Как и во французском и британском случае, при колонизации Сибири, Кавказа и Центральной Азии российская администрация встретились с правовой культуры других, нежели чем русских, народов. В 1822 г. Устав «Об управлении инородцев» устанавливает принцип сохранения местного законодательства и способствует изучению обычного права, которые развивается благодаря полевым исследованиям среди коренных народов, осуществляемых с начала 1840 гг. был подготовлен подробный вопросник, позволивший обеспечить координацию научных исследований на пространстве в несколько тысяч километров. Задолго до того, как правовой плюрализм стал теоретизироваться как объединяющий элемент антропологов права в мире, несколько российских авторов проанализировали и обосновывали сосуществование норм обычного права и государственного права. Это особенно касалось Центральной Азии. Первым значительным исследователем был Максим Ковалевский, труды которого использовал и Карл Маркс. Он был юристом, но одновременно и политологом, и этнографом. Он проводил свои полевые исследования по большей части в горах Кавказа, и снискал себе имя в конце XIX столетия. Нужно также отметить Николая Миклухо-Маклая (1846-1888). После изучения медицины в Германии, при поддержке Русского географического общества, он организовывал научные экспедиции на побережье Новой Гвинеи за несколько десятилетий до Малиновского. Точно также, задолго до Леви-Стросса, он полагал, что мышление дикаря – это не мышление, присущее одним лишь дикарям, и его также можно обнаружить у современного человека, а «первобытные» ничем ему не уступают. Его произведения были опубликованы только через тридцать пять лет после его смерти в Советском Союзе.

В отличие от социологии и политологии, антропология и этнография не были упразднены только из-за необходимости сохранения самобытности коренных народов, даже несмотря на то, что примат права Советского государства был однозначно подтвержден. Основные научно-исследовательские центры продолжали накапливать сведения, а этнографические журналы имели несколько тысяч читателей. Преподаватели истории права широкого использовали работы своих коллег антропологов и этнографов, что не было характерно для французских профессоров. Да и в начале XXI века … кто из профессоров, преподающих семейное право, прочел «Элементарные структуры родства»?

В этот период, наиболее примечательным был Владимир Богораз (1865-1936). Он учился в Санкт-Петербурге. Сторонник революционных идей, он был сослан в 1886 году в район Колымы, где позже разместился Гулаг. Именно там у него проявилось призвание к антропологии, и на основе полученного опыта он опубликовал свои первые работы о языке и фольклоре чукотского народа, которые были переведены на иностранные языки. В 1901 и 1902 годах, он участвовал в экспедиции, организованной Францом Боасом, исследователя немецкого происхождения, обосновавшегося в Соединенных Штатах, который, как и он, был одним из основоположников полевых исследований. Попутно следует отметить новаторский характер подхода Франца Боаса. В 1883 г. и 1884 г. он отправился в канадскую Арктику, на остров Баффинова и обнаружил культуры инуитов. В 1928 году он опубликовал книгу, в которой современные общества рассматриваются в свете антропологии[13], что во Франции будет сделано Марком Оже[14]. В ней можно найти совершенно новые для своей эпохи идеи: она выступает за равные созидательные способности женщин и мужчин, сексуальные отношения до брака, в ней утверждается, что так называемые примитивные общества принципиально не отличаются от наших, отвергаются расистские теории. Остается лишь удивляться тому, что такая работа не очень часто цитируется в наше время …

После большевистской революции, Богораз был назначен профессором Ленинградского университета. В 1922 году по поручению наркомата образования он руководил масштабной программой этнографических исследований. В 1925 г. он становится директором Института народов Севера. Он провел перепись коренных народов, а также изучил условия их жизни. Несмотря на то, что он занимал важные посты в советском режиме, Богораз никогда не был рьяным сторонником теории исторического материализма – доказательство того, что даже самые тоталитарные режимы имеют глаза циклопа…

В 1986 г., за несколько лет до распада Советского Союза, на русский язык вышла в свет работа Жана Карбонье «Юридическая социология»: социология, таким образом, перестала быть гонимой дисциплиной. С начала 1990 гг., юридическая антропология становится отдельной научной и учебной дисциплиной: теперь ее преподают в двадцати университетах. Российская юридическая антропология, помимо длительной традиции научных исследований, пользуется существованием и официальным признанием различных правовых культур в рамках Российского государства. В мае 1999 г. прошла первая летняя школа по юридической антропологии (отметим, что в числе тем, привлекших наибольшее внимание участников, были системы обычного права, их взаимодействие с позитивным правом, обсуждение перспектив академических исследований в сфере правового плюрализма). В последующем летние школы организовались Ассоциацией народов Севера и Институтом народов Севера в Санкт-Петербурге. В самом деле, как несколько десятилетий до этого в Северной Америке, мы находим ту же проблему защиты прав коренных народов Сибири в связи с использованием нефтяных и газовых ресурсов.

Следует также отметить создание в декабре 1999 г. Центра защиты прав коренных народов. В него входят различные специалисты (юристы, экологи, представители ассоциаций северных народов), им реализовались программы по юридическому образованию активистов НКО, от практических справочников до полевых экспедиций.

Следовательно, речь идет о юридической антропологии, чьи опасения навеяны необходимостью тесной связи между исследователями и тем, что происходит «на земле». Как совершенно справедливо отметил Анатолий Ковлер, в этом отношении можно найти «подвижнические идеи и традиции российских «народников» XIX столетия, которые вдохновляли работы Максима Ковалевского, Владимира Богораза или Николая Миклухо- Маклая. Все вращается на круги своя» [15].

Российская и советская правовая антропология пользуется исторической возможностью в виде правового многообразия народов России и СССР. Кроме того, это правовое разнообразие получило признание, а теории правового плюрализма стали если не банальными, то привычными.

Мы можем, таким образом, утверждать, что конкретное взяло вверх над абстрактным.

Франция и Россия, каждая по-своему, испробовали несколько диалектических отношений частного и универсального. У француза и россиянина нет одинакового отношения к тому, что принято называть мультикультурализмом: каждый по-своему регулирует сосуществование между отличиями. И хотя мультикультурализм порицается во Франции, отношение к нему довольно сильно отличается в Канаде, которая, помимо прочего, практикует широкую иммиграционную политику, ежегодно принимая около 250 000 человек, тщательно отбираемых исходя из их образования и потребностей страны. В самом деле, эта страна насчитывает 35 миллионов жителей, при этом ее площадь в 18 раз больше Франции. Джастин Трюдо, действующий премьер-министр, пользуется большой популярностью. Во время официальных церемоний, он охотно носит одежду меньшинств или коренных народов. Один из его лозунгов – «многообразие есть благо». Верховный суд вынес несколько решений в пользу мультикультурализма, используя концепцию «разумного компромисса»… которую любой французский судья счел бы недопустимой[16].

 

Выводы.

Я выбрал – может быть, произвольно – провести различие между абстрактным, ассоциируемым с универсализмом, и конкретным, с которым связаны отличия. Это не просто вопрос философского выбора или эмоциональных предпочтений. Ведь определение политического вектора всегда являются частью истории и географического пространства[17].

Как представляется, история учит тому, что нужно пытаться находить баланс между свойственным универсализму расширением, несущим идеалы, и учетом принадлежностей, характеризующих состояние конкретного человека. Тойнби убедительно доказывал, что все империи потерпели крах из-за своего расширения[18]. Как пишет Мона Озуф, «нам так или иначе нужно жить между этой идеальной универсальностью и реальными особенностями»[19].

Принцип свободы (можно выбрать и равенство, но тогда и последствия будут другие) может помочь в достижении этого.

Следует различать принадлежности, связанные с происхождением (пол, раса, национальность, язык, религия) и принадлежности выбранные (политические или гражданские предпочтения). Вторые являются проявлением такой свободы. Что касается первых, то их можно принять полностью или частично, или вовсе отказаться от них. Мы не отвечаем за наше наследие, но мы становимся тем, кем мы себя делаем. Говоря на языке права, это принятие наследства с правом инвентаризации. Более того, в современных обществах, принадлежностей много. Каждый, таким образом, конструирует свою идентичность по отношению к различным принадлежностям. Но трудность заключается в том, что не все принадлежности одинаково открыты для принципов диалога и сосуществования: сталинский коммунизм, нацизм, Даеш. Поэтому мы должны остановиться на более открытых принадлежностях. Демократия основывается на возможности существования и выражения меньшинства. Будем помнить слова Сент-Жюста – «никакой свободы для врагов свободы». Таким образом, мы должны осудить определенные обычаи и практики: рабство, женское обрезание, телесные наказания и унижающее достоинство обращение, судебные процессы по обвинению в ереси или вероотступничестве. Не все дозволено во имя культурного разнообразия.

Как раз в этом-то отношении реванш абстрактного над конкретным и полезен.

Но эта свобода не существует в идеальном, то есть абсолютном, пространстве. Она в значительной мере зависит от права, свойственного каждому Государству. Не все дозволено, и, во многих случаях, это и к лучшему.

Как и большинство великих принципов (универсальное versus частное), свобода несет в себе и самое хорошее, и самое плохое.

 

 

Перевод: Максим Сорокин

 

[1] Уже в период Французской революции, Рабо Сент-Этьен утверждал, что «наша история – это не наш кодекс»;

[2] См.: Jean-Louis Halperin, L’histoire du droit constituée en discipline : consécration ou repli identitaire ?, Revue d’histoire des sciences humaines, 2000, 4,9-32.

[3] Статья 1 Конституции 1958 г. подтверждает неделимость Французской республики.

[4] «Как мне представляется, в этой концепции сообщества как тюрьмы есть некоторая доля преувеличения. Все, что нас принуждает снаружи, – это не обязательно тюрьма (…) в реальности, принадлежности представляют собой одновременно и основание, и обратную сторону нашей свободы», Mona Ozouf, De la Révolution en République, Les chemins de la France, Paris, Gallimard, 2015,1278.

[5] Ibid.,1297.

[6] См. подробнее: Norbert Rouland, Le droit français devient-il multiculturel ?, Droit et Société, 46/2000,519-545.

[7] См. подробнее: Mikhaïl Chakhov, La laïcité à la russe, dans : Droit et religions, Annuaire, Volume IV, année 2009-2010, Presses universitaires d’Aix-Marseille, 2009,461- 474.

[8] Неверность, и в этом проявляется след большевистской революции, никогда не считалась виновным поведением в супружеских отношениях.

[9] Скорее всего, имеется ввиду п. 4 ст. 4 Федерального закона от 26.09.1997 № 125-ФЗ «О свободе совести и о религиозных объединениях» – прим. пер.

[10] См: Marc Ferro, L’aveuglement-Une autre histoire de notre monde, Paris, Tallandier, 2015,60.

[11] Хотя Ленин умел и отступать перед царством необходимости: таким путем он отошел от принципов военного коммунизм, установив Новую экономическую политику (НЭП), которой Сталин, помешенный на создании бесклассового общества, положил конец.

[12] См. Anatoli Kovler, L’anthropologie juridique en Russie, passé et présent d’une (grande) inconnue, Droit et Culture, 50,2005/2,13-28.

[13] F.Boas,Anthropology and modern life,Greenword Press Publishers,Wesport, Connecticut.

[14] См.: M.Augé, Domaines et châteaux, Le Seuil, 1989 ; Un ethnologue dans le métro, Hachette, 1986. ; La traversée du Luxembourg-Ethno roman d’une journée française considérée sous l’angle des mœurs de la théorie et du bonheur, Paris, Hachette,1985.

[15] A.Kovler, op. cit.,26.

[16] Разрешение юному сикху на ношение кирпана, традиционного ножа, в школе, на том основании, что в школе существуют другие потенциально опасные объекты, как бейсбольные биты или ножницы; разрешение юной девушке пакистанского происхождения на ношение никаба во время церемонии натурализации; разрешение членам еврейской общины Монреаля не убирать снег с улиц в дни шаббата для того, чтобы избежать перемещения их машин, что делает непрактичным перемещение по улицам этого района в субботу; удовлетворение требований клиентов-хассидов, отказавшихся сдавать экзамены в присутствии инспектора.

[17] Иммиграция в Канаду имеет лишь слабую коннотацию с проблемой иммиграцией в Европу в ее существующем виде.

[18] Вспомним Фукида, который в «Истории Пелопонесской войны» утверждал, что увеличение числа союзов и завоеваний ведет к ослаблению. Или у Катона Старшего (против клана Сципиона после победы над Карфагеном), призывавшего Рим остановить завоевания, которые таили в себе опасность утраты им своей души.

[19] M.Ozouf,ibid.,1321. Об этом же см.: Tristan Garcia, Nous,Paris,2016 , 64, цитирующего Сартра: « Будучи не в состоянии по прихоти изменять ситуацию, мы, кажется, не можем изменить и сами себя. Я не «свободен» ни избежать судьбы своего класса, своей нации, своей семьи, ни даже основать свою власть или свою удачу, ни победить свои даже самые незначительные желания или привычки. Я родился рабочим, французом, наследственным сифилитиком или туберкулезником».