К проблематике восприятия европейских правозащитных стандартов национальными судами

Вступление России в Совет Европы (СЕ), сопровождающееся возложением международных обязательств по Конвенции о защите прав и свобод человека (Конвенция), стало «переломным» этапом для российского права, обозначив «европейский вектор» его развития в области обеспечения прав человека. Такой вектор сыграл большую роль в утверждении демократического потенциала правовой системы, укреплении ее гуманитарных начал, внедрении обще-цивилизационных правовых доктрин и этим содействовал повышению действенности самой Конституции РФ.

С момента принятия конвенционных обязательств, включая признание обязательной юрисдикции Европейского Суда по правам человека (ЕСПЧ), и до настоящего времени их оценка в отечественной правовой практике претерпела некоторую трансформацию. Так, если поначалу доминировало неукоснительное признание их высокого и приоритетного значения по отношению к актам национального права, то в последнее время наметилась тенденция к допущению возможности неисполнения решений ЕСПЧ в отдельных (исключительных) случаях.

Такая динамика правовой оценки обязательств сопровождалась постепенным обострением дискуссии о возможных и допустимых пределах воздействия на национальный правопорядок судебной практики ЕСПЧ, динамично развивающей на основе методологии автономного и эволютивного толкования конвенционных стандартов содержание обязательств государств – участников Конвенции. Особый эффект (в свете обострения дискуссии) произвели постановления ЕСПЧ, негативно оценивающие сложившиеся на уровне конституционного регулирования подходы по отдельным вопросам, что, в свою очередь, обусловило необходимость реагирования на них отечественной конституционно-правовой практики.

 

Общие вопросы восприятия европейских правозащитных стандартов российскими судами

Национальные суды в полной мере вовлечены в процессы выполнения обязательств по Конвенции, поскольку являются основными «реципиентами» актов ЕСПЧ и, соответственно, наиболее «заинтересованными» властными структурами в прояснении вопросов восприятия конвенционных стандартов. Вполне закономерно, что судебные органы проявляют большую решимость (нежели другие) в правовом реагировании на вызовы, сопутствующие данным международным обязательствам.

Высшие российские суды сыграли первостепенную роль во внедрении международно-правовых гарантий защиты прав и свобод в национальную правовую систему и утверждении «европейского вектора» развития правовой практики в целом. Такие суды содействовали разъяснению правового положения Конвенции и актов ЕСПЧ в российской правовой системе, смысла и значения отдельных европейских правозащитных стандартов, способов и путей их применения в судебной практике, уточнению места и значения судов в деле имплементации стандартов и обеспечения эффективной защиты прав, гарантированных Конвенции. Упомянутый «конституционный» вопрос в свете деятельности ЕСПЧ также получил правовое обоснование и развитие, в первую очередь, через практику Конституционного Суда РФ.

В отношении ординарных (обычных) судов можно согласиться с тем, что в основном к настоящему времени они обладают достаточным правовым инструментарием для восприятия «европейских» актов в своей практике (при этом имеет место тенденция к развитию, уточнению правовых условий их обращения к праву Конвенции при разрешении споров). Неизбежно и то, что процесс «судебного» восприятия сопровождается трудностями, свойственным многим национальным правовым практикам в связи с обязательствами по Конвенции. Суды, находясь и функционируя в собственном правовом поле, традиционно (привычно) руководствуются внутригосударственными актами и менее склонны «прибегать» (без специальных указаний) к международным регуляторам, тем более решениям международной организации (как ЕСПЧ), проявлять достаточную инициативность в их восприятии. Встречаются также трудности организационно-методологического характера, связанные с анализом текста решений ЕСПЧ, «надлежащим» выделением и применением его позиций к обстоятельствам рассматриваемого дела.

За сравнительно немалый период функционирования российской судебной системы в условиях признания европейского конвенционно-правового измерения на концептуально-правовом уровне укоренилось понимание важности оценки национальных правовых актов/ решений во взаимосвязи с европейскими правозащитными стандартами с самых первых этапов разбирательства дел в национальных судах. В правовом отношении данный подход был всячески выражен и поддержан правовыми позициями высших российских судов.

Имплементацию конвенционных стандартов в судебной практике принято рассматривать, по меньшей мере, в двух ракурсах^[1]: участие судов в исполнении решений ЕСПЧ по делам против Российской Федерации и учет (применение) правовых позиций, содержащихся в решениях ЕСПЧ. В последнее время, однако, в свете намеченной проблематики восприятия европейских правозащитных стандартов в аспекте их коллизий/ столкновений (существующих и возможных) с конституционными регуляторами, на первый план выходит вопрос обеспечения согласования данных актов. Такое «согласование» с учетом остроты и актуальности вопроса можно было бы исследовать как отдельное проявление имплементации.

 

Суды в механизме исполнения решений ЕСПЧ по делам против Российской Федерации

Исполнение постановлений ЕСПЧ по делам против России является ключевым вопросом восприятия европейских правозащитных стандартов в отечественном праве, требующее от государства устранить нарушение прав заявителей, последствия этих нарушений и обеспечить предупреждение повторения подобных нарушений Конвенции. Национальные суды (как было определено Верховным Судом РФ) в пределах своей компетенции должны действовать таким образом, чтобы обеспечить выполнение обязательств государства, вытекающих из участия Российской Федерации в Конвенции, и, следовательно, участвовать в принятии необходимых мер реагирования на нарушения Конвенции^[2].

Отметим, что законодательно суды «встроены» в систему исполнения постановлений ЕСПЧ, прежде всего, в связи с закреплением за ними полномочий по пересмотру судебных решений по делам, в связи с которыми ЕСПЧ установил нарушение норм Конвенции, что является направлением принятия мер индивидуального характера и восстановления прав лиц, признанных «жертвами» нарушения Конвенции.

В действительности, возможности судебных органов по принятию мер реагирования в связи с решениями ЕСПЧ, принимая во внимание их институционально-правовую природу и место в системе публичной власти, функции и полномочия, значительно шире. Суды могут участвовать в исполнении постановлений ЕСПЧ при разрешении различных правовых споров с учетом или на основе актов ЕСПЧ. При этом в правовой практике принятие таких мер реагирования не только не ограничивается делами, прямо субъектно и предметно связанными с обстоятельствами дел, ставшими предметом обращения в ЕСПЧ, но даже чаще всего касается разрешения правовых ситуаций, релевантных (с точки зрения схожести/ аналогичности) так или иначе обстоятельствам дел, рассмотренных ЕСПЧ. Такую деятельность можно считать своего рода проявлением мер общего характера.

В отношении высших судов справедливо признать, что принятие ими любого рода судебных мер в связи с актами ЕСПЧ имеет в значительной степени более масштабный эффект в контексте обеспечения исполнимости таких актов. Их правовые позиции (практически вне зависимости от формы и процедуры формализации), по сути, предопределяют формирование (или закладывают основы) обычной правовой практики и, соответственно, при восприятии подходов ЕСПЧ — содействуют реализации или реализуют меры общего характера.[3] Также возможно принятие ими мер несудебного характера в рамках исполнения решений ЕСПЧ благодаря наличию у них права законодательной инициативы и правовых возможностей субъектов мониторинга законодательства на предмет его соответствия конвенционным стандартам, особенно если это касается проектов правовых актов по вопросам судоустройства и судопроизводства.

 

Непосредственное применение актов ЕСПЧ в российских судах – условие эффективности международных обязательств по Конвенции

Сосредоточие внимания исключительно на вопросах исполнения решений ЕСПЧ, как правило, позволяет оценивать процесс восприятия и имплементации актов ЕСПЧ только с одной стороны – в связи с их выполнением государством как ответчиком по делу и в отношении конкретного круга лиц, в основном ограниченного заявителями жалобы в ЕСПЧ. Специальное распространение действия актов ЕСПЧ в правовой практике по отношению к широкому кругу лиц и ситуациям, аналогичным рассмотренным в ЕСПЧ, происходит в единичных случаях, как правило, обусловленных вынесением ЕСПЧ «пилотных» постановлений, что ограничивает оценку вопросов исполнения такими исключительными случаями. Также за границами оценки автоматически оказывается обращение к актам ЕСПЧ, вынесенных по делам против других государств.

В связи с этим более распространенным и вошедшим в «обиход» стало явление применения судами актов ЕСПЧ, чему собственно и посвящены (как следует из названия) некоторые специальные постановления высших судов.^[4] Такой подход является вполне оптимальным, поскольку, во-первых, не ориентирует на «привязку» к конкретным актам/ решениям ЕСПЧ с точки зрения государства-ответчика, субъектов обращения и предмета разбирательства, тем самым сохраняя судам больше «свободы маневра» при выборе как европейских стандартов для обращения к ним, так и способов их использования. Во-вторых, в достаточной мере содействует решению такой важной задачи как предупреждение нарушений Конвенции и появления большого массива обращений в ЕСПЧ по схожим делам. Тем самым вполне справедливо получило распространение мнение, согласно которому роль судов видится не столько в обеспечении исполнения решений ЕСПЧ, вынесенных по жалобам против Российской Федерации, сколько в регулярном применении выработанных в практике ЕСПЧ позиций и стандартов с учетом обстоятельств разрешаемых ими правовых споров.

Прямое применение актов ЕСПЧ в судебной практике изначально требовало прояснения ряда вопросов, в числе которых: в какой мере такая применимость исчерпывается возможностью учета позиций ЕСПЧ, определяющих подходы к толкованию норм Конвенции, или предполагает необходимость обращения к ним при каждой аналогичной ситуации? Подразумевает ли правило о применимости судами актов ЕСПЧ обязательство им следовать или сообразовывать с ними свои выводы по делу? Касается ли и в какой степени правило о применимости российскими судами правовых позиций ЕСПЧ тех его решений, которые вынесены по делам других государств – участников Конвенции?

Соответствующие вопросы неоднократно попадали в орбиту оценки высших российских судов. В частности, ВС РФ подчеркивал необходимость прямого применения судами Конвенции как международного договора Российской Федерации и учета практики его толкования ЕСПЧ при разрешении подведомственных споров. При этом констатировалась обязательность для судов окончательных постановлений ЕСПЧ, принятых в отношении России, и содержащихся в них правовых позиций. В отношении же позиций, изложенных в постановлениях ЕСПЧ, принятых в отношении других государств – участников Конвенции, определяется правило их учета судами, если обстоятельства рассматриваемого дела являются аналогичными обстоятельствам, ставшим предметом анализа ЕСПЧ. Тем самым ВС РФ выразил требование императивности учета и соблюдения правовых позиций ЕСПЧ в решениях по «российским» делам, при этом по актам ЕСПЧ в отношении других государств — лишь допустил их учет. Специальное внимание было уделено необходимости формирования условий эффективного обеспечения прав, предусмотренных Конвенцией, на уровне обычных судов, и «содействию» в утверждении субсидиарного (дополняющего) значения механизма Конвенции по отношению к внутригосударственным средствам защиты прав человека.

Практическая деятельность судов показала, что проблематика применимости не может быть сведена только к правилу «технического» учета актов ЕСПЧ и тесно сопряжена с вопросом обеспечения согласованного применения таких актов совместно с актами российского законодательства. При этом одно дело – обращение к позициям/актам ЕСПЧ, очевидно согласующимся с российскими правовыми регуляторами или, по меньшей мере, явно не расходящимся с ними. Другое – возникновение спора, разрешение которого требует от суда применения положений российского закона или иного правового акта, которые привели к нарушению Конвенции, установленного ЕСПЧ, или по существу могли бы привести к таковому. Именно в последнем случае по-настоящему демонстрируются возможности судейского активизма (проявляющие границы судебного усмотрения и правообразования) в связи с восприятием европейских правозащитных стандартов, готовность судов к самостоятельному анализу используемых правоположений во взаимосвязи с другими актами, включая и международные.

Справедливо признать, что вероятность обращения обычных судов к актам ЕСПЧ, очевидно расходящихся с положениями национального законодательства, достаточно мала, что обусловлено доминированием определенных предпочтений, вытекающих из особенностей юридического мышления и традиций правовой практики. Несомненно, редки случаи, когда бы суд усомнился в правомерности закона, подлежащего применению в деле, — для этого судье придется формулировать специальные позиции, обосновывающие его «активизм», а логика правовой аргументации должна быть сравнима с той, которую используют судьи конституционного суда, осуществляющие оценку конституционности закона. При этом такая «свобода действий» судьи вряд ли сможет найти поддержку в вышестоящих судебных инстанциях. Поэтому суды, как правило, предпочитают руководствоваться «готовыми» вариантами решений – применяют уже известные национальным судам международные стандарты защиты прав, как правило, получившие разъяснение в практике высших судов, а в случае возникновения неопределенной правовой ситуации, обусловленной коллизией международных и российских правовых актов, стремятся передать такой вопрос на разрешение более высокого суда. В связи с этим особенно полезны предоставляемые высшими судебными органами информационные обобщения, обзоры и разъяснения судебной практики.

 

Согласование национального и международного права как путь к преодолению «конфликтных» ситуаций

Как отмечено выше, вопрос о применимости судом закона в случае расхождения его положений и европейских правозащитных стандартов, как правило, становится поводом к постановке более общей проблематики – о соотнесении и согласовании «конфликтующих» положений национального и международного права с целью поиска/ определения возможности совместного (или точнее — совместимого) применения таких регуляторов. Оправданно предположить, что с учетом обстоятельств конкретного дела может потребоваться специальная оценка законоположений на предмет совместимости их с требованиями Конвенции, получившими развитие в актах ЕСПЧ, провести которую в достаточной мере могут и правомочны только высшие судебные органы. Зачастую такая оценка, по сути, обеспечивается Конституционным Судом РФ при разрешении конституционно-правовых споров, то есть через «призму» национальной Конституции, когда последняя становится критерием проверки законодательства, практика применения которого уже признана ЕСПЧ нарушающей Конвенцию.

Отметим, что длительное время КС РФ последовательно обосновывал конституционно установленную приоритетность Конвенции как международного договора и практики ее толкования ЕСПЧ по отношению к российским законам и актам правоприменения, предпринимая даже попытки в определенном смысле «конституционализировать» конвенционные стандарты – приблизить их по юридической силе к актам конституционного значения.^[5]

Вместе с тем такая практика не давала повода для исключения ситуаций, при которых КС РФ в деле согласования национального и международного права мог бы занять иную позицию, встав на сторону поддержки положений российского законодательства, признанных (через оценку практики их применения) не отвечающим требованиям Конвенции.

КС РФ всегда подчеркивал свою «связанность» только нормами Конституции РФ (в частности, исключая возможность формализации Конвенции/ иного международно-правового акта в качестве самостоятельного критерия контроля конституционности актов). При этом европейские правозащитные стандарты всегда считались значимым источником правовых аргументов и выводов при обеспечении конституционного контроля – их приоритетность, основанная на ч.4 ст. 15 и ч.1 ст.17 Конституции РФ, по отношению к «обычному» законодательству не ставилась под сомнение. Вместе с тем правовая оценка КС РФ не может быть детерминирована только конституционным правилом о приоритете международных договоров РФ по отношению к российскому законодательству, когда заходит речь об актах конституционного значения, которым ч.1 ст.15 Конституции придается высшая юридическая сила в российском праве. В свете сказанного практику КС в контексте решений ЕСПЧ можно считать наиболее «конфликтогенной»^[6].

Вопрос о столкновении российских конституционных и международных правоположений в свете обязательств по Конвенции несколько лет назад перешел в полной мере в практическую плоскость, хотя вероятность возникновения такого «конфликта» регуляторов всегда была велика, в немалой степени по причине расширительного подхода ЕСПЧ к оценке сферы и объектов конвенционного контроля. Вынесение ЕСПЧ двух постановлений о нарушении положений Конвенции в связи с правовой практикой – в одном случае обоснованной КС РФ («Маркин против России» 2010^[7]), а в другом прямо обусловленной нормами Конституции РФ («Анчугов и Гладков против России» 2013^[8]) – перевело развитие правовых представлений в направление поиска «пределов уступчивости»^[9] национального права.

Вследствие этого практика Конституционного Суда РФ пополнилась несколькими важными, «резонансными» постановлениями, последовательно развивающими и обосновывающими правовые подходы к оценке вопросов исполнения решений ЕСПЧ в ракурсе путей, возможностей, условий соотнесения и согласования конституционных и конвенционных правоположений.

Постановлением 2013г.^[10] была впервые на правовом уровне констатирована возможность возникновения конфликта/ расхождения конституционных и «европейских» регуляторов и определена необходимость разрешения таких ситуаций в специальном процессуальном порядке. При этом выводы КС РФ (с учетом предмета рассматриваемого дела) в основном касались механизма преодоления коллизий правовых позиций КС РФ и ЕСПЧ по вопросу соответствия примененных норм национального законодательства положениям Конституции РФ и Конвенции, обусловливающих трудности при пересмотре вступившего в законную силу судебного постановления при наличии противоположных позиций соответствующих судов. В рамках обоснования процессуальных условий преодоления неопределенности в столь «конфликтных» ситуациях КС РФ определил за собой прерогативу (исключительное право) разрешения таких ситуаций, одновременно исключив право других судов обеспечивать применимость «спорного» (в аспекте конституционного и европейского права) регулирования.

В 2015 г. в связи с запросом в Конституционный Суд РФ (в порядке абстрактного контроля) о проверке конституционности законодательства, регулирующего вопросы действия в России международных договоров и обязательств по Конвенции, обозначилась необходимость комплексной оценки законодательно установленного механизма исполнения решений ЕСПЧ.^[11] В центре внимания такой проверки – проблема законодательного регулирования выполнения обязательств по Конвенции в той мере, в какой может фактически обязывать государство и его органы власти обеспечивать безусловное исполнение постановлений ЕСПЧ даже в случаях расхождения (коллизии) последних с нормами Конституции РФ. В своем Постановлении КС РФ проанализировал правовую природу возникновения конвенционно-конституционных коллизий; сформулировал выводы о вариантах соотнесения национальных актов и постановлений ЕСПЧ при противоречии последних правоположениям конституционного значения, допустив возможность отхода от безусловной обязательности таких постановлений при обеспечении приоритетности конституционных принципов и норм в исключительных случаях. В порядке заключения обосновывается важность законодательного введения полномочия КС РФ по оценке возможности исполнения решений ЕСПЧ в спорных и конфликтных (с точки зрения конституционных правоположений) ситуациях.

В 2016 г. КС РФ разрешил первое дело о возможности исполнения в соответствии с Конституцией РФ решения ЕСПЧ (по делу «Анчугов и Гладков против России»)^[12] в рамках реализации нового специального полномочия КС РФ, закрепленного за ним в 2015.^[13] При разрешении данного дела КС следовал выработанной им правовой логики оценки вопросов соотнесения и согласования европейских и конституционных правоположений применительно к обстоятельствам дела. Так, в целом, был подтвержден общий приоритет Конституции РФ в российской правовой системе, частью которой признается Конвенция и акты ее толкования ЕСПЧ, в том числе и в аспекте обстоятельств рассматриваемого дела. Применительно к делу подтверждено абсолютное/ императивное значение конституционного запрета на реализацию активного избирательного права всех лиц, лишенных свободы (с учетом правила лингвистического (грамматического) толкования конституционного правоположения). В связи с этим исполнение постановления ЕСПЧ в части мер общего характера, предполагающих изменение законодательства, в результате которого не все заключенные, отбывающие наказание в местах лишения свободы, были бы лишены избирательных прав, было признано невозможным.

Вместе с тем в указанном Постановлении КС РФ предпринял попытку обосновать определенную общность и совместимость позиций ЕСПЧ и собственных подходов к оценке регулирования в области применения ограничений избирательных прав. В частности, КС указал на «особый» правоприменительный эффект ч. 3 статьи 32 Конституции РФ, предполагающий возможность включения в число лиц, лишенных активного избирательного права в контексте данной статьи, только лиц, реально отбывающих по приговору суда наказание в виде лишения свободы, и не затрагивая лиц, претерпевающих наказание иных («сопоставимых») видов. При этом КС РФ признал исполнение рассматриваемого Постановления ЕСПЧ в соответствии с Конституцией РФ возможным и реализуемым в российском законодательстве и судебной практике в части мер общего характера, обеспечивающих справедливость, соразмерность и дифференциацию применения ограничений избирательных прав.

 

Заключение.

Подводя итог, хотелось бы отметить, что в России наметилось устойчивое развитие правовой практики по ряду направлений, иллюстрирующих, по меньшей мере, повышенное внимание к проработке связанных с восприятием конвенционных стандартов вопросов при участии и посредничестве отечественных судебных структур. Прежде всего, продолжается проработка методологии обращения судов к европейским стандартам отправления правосудия и обеспечения прав человека для целей создания условий их единообразного применения в системе арбитражной и общей юрисдикций. Наблюдается постепенное закрепление за высшими судами доминирующего значения в деле имплементации европейских стандартов, как на уровне их собственных правовых позиций, так и посредством законодательного урегулирования. И, наконец, больше внимания стало придаваться формализации процедур разрешения и преодоления коллизий международных и национальных правовых регуляторов в правоприменении. Между тем проблематика соотнесения и согласования европейских конвенционных стандартов и конституционных регуляторов со всей очевидностью длительное время будет находиться в числе наиболее острых тем в аспекте влияния международного права на национальный правопорядок, разрешение которой может потребовать неоднократной оценки и возможно переоценки ключевых вопросов развития права в условиях современных вызовов.

[1] Выделение направлений имплементации преимущественно основано на частой оценке роли судебной практики под «углом» таких явлений, как применение либо исполнение решений ЕСПЧ, между тем такое разграничение можно считать в достаточной степени условным с учетом их фактической взаимосвязи и невозможности существования по отдельности

[2] См.: Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 10.10.2003 № 5 «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации»/ Бюллетень Верховного Суда РФ, № 12, 2003

[3] Например, ВС РФ при разрешении дела в качестве суда первой инстанции может скорректировать практику понимания и применения закона в свете актов ЕСПЧ, и такой подход станет ориентирующим для всех судов общей юрисдикции и арбитражных судов в аналогичных случаях. КС РФ может признать неконституционными положения законодательства и (или) практику их интерпретации в правоприменении, принимая во внимание выводы ЕСПЧ, сформулированные в отношении соответствующих или аналогичных ситуаций.

[4] См.: Постановление ВС РФ «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации» 2003 г./ Бюллетень Верховного Суда РФ, № 12, 2003; Постановление ВС РФ «О применении судами общей юрисдикции Конвенции о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 года и Протоколов к ней» 2013 г./ Бюллетень Верховного Суда РФ, № 8, 2013

[5] Это иллюстрирует, в частности, применение им европейских правозащитных стандартов наряду с конституционными нормами и собственными правовыми позициями в качестве критерия оценки конституционности нормативно-правовых актов; указание КС РФ на общность признаков европейской и конституционной юрисдикции и признание «одинаковости» по существу каталогов прав и свобод, защищаемых КС РФ и ЕСПЧ

[6] Под термином «конфликтогенная практика» в настоящей статье можно понимать судебную практику, способную провоцировать конфликтные (вызывающие противодействие) ситуации/ отношения в процессе взаимодействия субъектов национального и европейского права, которые в силу институционально-правовой природы и значения участвующих субъектов могут не преодолеваться длительное время

[7] Постановление ЕСПЧ от 7.10.2010 г. по делу «Маркин против России»/ http://hudoc.echr.coe.int/

[8] Постановление ЕСПЧ от 4.07.2013 г. по делу «Анчугов и Гладков против России»/ http://hudoc.echr.coe.int/

[9] Термин «предел уступчивости» в связи с практикой ЕСПЧ получил широкое распространение после одноименной статьи Председателя Конституционного Суда Российской Федерации В.Д. Зорькина, в которой отмечалось следующее: «Каждое решение Европейского Суда — это не только юридический, но и политический акт. Когда такие решения принимаются во благо защиты прав и свобод граждан и развития нашей страны, Россия всегда будет безукоснительно их соблюдать. Но когда те или иные решения Страсбургского суда сомнительны с точки зрения сути самой Европейской конвенции о правах человека и тем более прямым образом затрагивают национальный суверенитет, основополагающие конституционные принципы, Россия вправе выработать защитный механизм от таких решений. Именно через призму Конституции должна решаться и проблема соотношения постановлений КС РФ и ЕСПЧ»/ Зорькин В.Д. Предел уступчивости//Российская газета. Федеральный выпуск №5325 (246) от 29 октября 2010г.

[10]Постановление Конституционного Суда РФ от 06.12.2013 № 27-П «По делу о проверке конституционности положений статьи 11 и пунктов 3 и 4 части четвертой статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом президиума Ленинградского окружного военного суда»// http://doc.ksrf.ru/decision/KSRFDecision147711.pdf

[11]Постановление КС РФ от 14.07.2015 № 21-П «По делу о проверке конституционности положений статьи 1 Федерального закона «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней», пунктов 1 и 2 статьи 32 Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации», частей первой и четвертой статьи 11, пункта 4 части четвертой статьи 392 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, частей 1 и 4 статьи 13, пункта 4 части 3 статьи 311 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации, частей 1 и 4 статьи 15, пункта 4 части 1 статьи 350 Кодекса административного судопроизводства Российской Федерации и пункта 2 части четвертой статьи 413 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом группы депутатов Государственной Думы»/ http://doc.ksrf.ru/decision/KSRFDecision201896.pdf

[12] Постановление Конституционного Суда Российской Федерации  от 19 апреля 2016 года № 12-П «По делу о разрешении вопроса о возможности исполнения в соответствии с Конституцией Российской Федерации постановления Европейского Суда по правам человека от 4 июля 2013 года по делу «Анчугов и Гладков против России» в связи с запросом Министерства юстиции Российской Федерации»/ http://doc.ksrf.ru/decision/KSRFDecision201896.pdf

[13] Соответствующие изменения в ст. 3 и другие положения ФКЗ были внесены Федеральным конституционным законом от 14 декабря 2015 г. № 7-ФКЗ «О внесении изменений в Федеральный конституционный закон «О Конституционном Суде Российской Федерации»/ РГ, 16.12.2015, № 6855,