Обязательность решений ЕСПЧ для конституционных судов

В статье анализируются рамки обязательства государств по исполнению решений ЕСПЧ в зависимости от понимания ими принципа суверенитета в контексте конкуренции двух правовых порядков (национального и европейского).

Отношения между двумя органами похожи на отношения двух людей: каждый занимает то место, которое другой позволяет ему занять. Поэтому постановка вопроса об обязательности решений ЕСПЧ для конституционного судьи требует вернуться к тому, чтобы конкретным образом поставить вопрос о применении решений ЕСПЧ национальными конституционными судьями. И вместе с тем, в более общем плане, задаться вопросом о взаимоотношениях между системами. Другими словами, нужно определить соотношение между тенденцией к саморазвитию наднациональных структур и их вхождению во внутреннее пространство и, с другой стороны, суверенитетом и его концептуальным видением конституционным судьей.

С этой точки зрения, хотя формально, вопрос об исполнении решений ЕСПЧ не представляет особой сложности для самого суда – он обязан его исполнить (1), ответ может усложняться в зависимости от выбранной позиции. Ибо для Государства господство во внутреннем правопорядке является составным элементом его суверенитета, который сам по себе является базовым условием его юридического существования, и, в значительной мере, носит политический характер (2). Имея перед собой не всегда дополняющие, даже противоречащие друг другу, точки зрения, можно ли найти между ними компромисс? Если иметь в виду, что компромисс предполагает, что обе стороны пытаются найти решение проблемы? (3).

1. Обязанность по исполнению решений ЕСПЧ

Как пишет Франсуаза Тюлькенс (Françoise Tulkens) во введении к своей работе об исполнении решений ЕСПЧ, «цель судебного акта находится в практической плоскости: решение Европейского суда по правам человека – это не самоцель, но обещание перемен в будущем, начало процесса, который должен позволить правам и свободам войти в действительность» ^[1].

Таким образом, для Европейского суда, исполнение его решений – это всякий раз проблема, потому что, помимо обещаний лучшего мира, речь идет, гораздо более прозаично, об эффективности этого органа, то есть, в конечном счете, о легитимности самого его существования.

Для того чтобы не выставлять открыто конфликт между системами, ЕСПЧ закрепил в 1988 г. принцип, согласно которому Государства свободны в выборе наиболее подходящих средств для реализации постановлений Суда. Иными словами, Государство связано лишь обязанностью достижения результата. Однако, будучи свободным в выборе средств, Государство обязано обеспечить его исполнение. Но поскольку решение ЕСПЧ как судебный акт, вступивший в законную силу, обладает относительной силой, то Государство обязано выполнять только те решения, которые были вынесены в отношении него. В зависимости от рассматриваемых решений, Государство присуждается к выплате компенсации, предоставлению права на пересмотр дела или принятию нормативных актов.

С точки зрения Суда, его постановления обязательны для Государства в целом, то есть для всех государственных структур, и применяются непосредственно, и время, необходимое для проведения реформ, не признается отлагательным условием: как указал Суд в постановлении «Вермьер против Бельгии» от 1991 г.: «свобода выбора, признаваемая за Государством в средствах исполнения своей обязанности на основании статьи 53, не позволяет ему приостанавливать применение Конвенции в ожидании завершения такой реформы» [2] .

И, невзирая на так называемую обязанность по достижению результата, Суд заходит здесь намного дальше и закрепляет принцип прямого вмешательства европейского права во внутреннее право и его примат в случае, если внутренне право не позволяет применить принятое решение. Как пишет Ф. Тюлкенс, «таким образом, в той мере, в какой резолютивная часть европейского постановления облечена в точные и полные формулировки, оно самоисполнимо во внутреннем порядке: суд должен обеспечить непосредственное применение требований европейского постановления, указав, что внутреннее право не подлежит применению в ожидании внесения поправок в законодательство» [3].

Согласно Конвенции, в частности, статье 46, Государства обязуются выполнять вступившие в силу постановления Суда, которые их затрагивают. И Конвенция, в ст. 32 предоставляет самому Суду полномочия по истолкованию Конвенции и определению собственной компетенции. Получается замкнутый круг, и ЕСПЧ может давать излишне расширительное толкование статей Конвенции исходя из социальной эволюции. Единственное ограничение в том, что интересно для нас, содержится в статье 53: «Ничто в настоящей Конвенции не может быть истолковано как ограничение или умаление любого из прав человека и основных свобод, которые могут обеспечиваться законодательством любой Высокой Договаривающейся Стороны или любым иным соглашением, в котором она участвует.»

Если истолковывать эти различные нормы в целом, то Государство возвращается в механизм истолкования Конвенции в силу статьи 53. Однако, что может сделать Государство, если истолкование Конвенции, данное ЕСПЧ, представляется ему умаляющими права и свободы, гарантируемые национальным правом? Иными словами, ошибки ЕСПЧ быть не может. Как в эпоху, когда «король не мог вести себя плохо», создается ощущение, что ЕСПЧ также не может «ошибаться». Как если бы это наносило урон его сакральности. Эта форма неуступчивости, не терпящей возражений, сама по себе вызывает реакцию, близкую к инстинкту самосохранения на уровне самих Государств-членов.

2. Государства, суверенитет и решения ЕСПЧ

Если вопрос об исполнении решений ЕСПЧ в судах общей юрисдикции был так или иначе разрешен, в частности, путем предоставления возможности повторного рассмотрения гражданского или уголовного дела на основании европейских решений, этот вопрос становится куда более трудным в том, что касается конституционных юрисдикций. В этом случае, нужно различать a priori возможные последствия в зависимости от видов конституционного судопроизводства.

Когда конституционный суд рассматривает индивидуальные жалобы, он гораздо более озабочен правовыми позициями ЕСПЧ, нежели в рамках предварительного контроля, который носит теоретический характер. В этом смысле, введение во французское право «приоритетного вопроса о конституционности» (QPC) изменило взаимоотношения между ЕСПЧ и Конституционным советом, как уже отмечалось в доктрине. При рассмотрении QPC, как признается доктриной, Совет учитывает судебную практику и позиции ЕСПЧ, вводящие концепции, которые оказывают влияние как на процессуальное, так и на материальное право[4]. В качестве примера можно привести понятие судебного органа.

Таким образом, посредством индивидуальных жалоб, даже когда они проходят через фильтр и не являются прямыми, как во французском праве, европейское право находит дверь, открывающую прямой путь к внутреннему праву. Однако масштаб влияния, который европейская правовая система может иметь на национальную систему, будет зависеть от позиции соответствующего судебного органа. Потому что либо судебный орган конституционного контроля полагает, что данное истолкование соответствует национальному конституционному праву, либо, исходя из конкретного случая, отклоняет его.

Трудно согласиться с тем, что конституционный судья может a priori признать верховенство европейской правовой системы над национальным правопорядком, поскольку это положило бы конец суверенитету страны и, следовательно, государству (Etat) как формы правления в этой стране. Это поставило бы вопрос о легитимности национальных органов власти. Следовательно, вопрос о взаимоотношениях между системами не может быть разрешен этим способом. Но — путем согласования, для того, чтобы избежать конфликта, которому следует дать ответ юридического характера, каковой неизбежно будет иметь политические последствия. Вместе с тем, задачи почти те же, и данный ответ, будучи ничем иным, как результатом политического и идеологического выбора, может отличаться в зависимости от временного периода и страны.

Трудности и недомолвки связаны с исполнением решений, которые предполагают изменение внутреннего нормативного порядка, на основании решения ЕСПЧ. Эти решения были вынесены в самых разных областях. «Речь может идти об инфра-законодательных, законодательных и конституционных поправках. Что касается, например, законодательного вмешательства, изменения коснулись, прежде всего, процессуальных гарантий, уголовного и пенитенциарного права. Организация судебной власти претерпела существенные изменения, особенно в Испании, Португалии и Италии с целью сокращения сроков рассмотрения дела, а также, в последнем аспекте, в странах Северной Европы в отношении административной юстиции. Реформы были произведены и в новых государствах-членах с тем, чтобы расширить возможности судебной защиты и устранить возможности отмены вступивших в силу судебных актов[5]. Субстанциональные права меньшинств (заключенных, психически больных, детей, рожденных вне брака, и др.), а также регулирование средств массовой информации в некоторых странах подверглись значительным реформам. Примечательно, что кипрский закон, принятый в феврале 2006 года в качестве ответа на постановление Aziz, претворил в жизнь право избирать и быть избранным на законодательных, муниципальных и европейских выборах кипрских граждан турецкого происхождения, постоянно проживавших в Республике Кипр, которые до этого времени были страдали от дискриминационный политики»[6].

Но, помимо этих по большей части нейтральных сфер, Суд вмешивается и в вопросы с высокой степенью политизации. И вот тогда он заставляет подвергнуть сомнению свою легитимность, ведь это может побудить защитную реакцию со стороны Государств-членов.

И если очень много говорят об отношении к этому со стороны России, то почему-то сразу же забывают, к примеру, Германию, Англию или Италию. Как отмечает Фанни Жакло (Fanny Jaquelot), «итальянская правовая система была введена в двухмерную механику, призванную развивать большую или меньшую величину «силы противодействия» в зависимости от внешнего права, с которым она сталкивается. В этом ключе, право ЕС также проверяется на соответствие согласно классической теории «перехода за грань допустимого» (« contre—limite »), тогда как право ЕСПЧ подвергается расширительному контролю по отношению ко всей совокупности конституционных норм (постановления nn° 348 и 349 от 2007 ; постановление n°113 от 2011 ; постановление n°230 de 2012) »[7].

В том, что касается России, трения между ЕСПЧ и российским Конституционным судом объясняются точкой зрения России на политизацию судебной практики ЕСПЧ и желанием ЕСПЧ проводить политико-юридический активизм, как утверждает его председатель, судья Зорькин[8]. Приведем несколько примеров, вызвавших бурные дискуссии.

К примеру, речь идет о деле «Кононов против Латвии» от 17 мая 2010 г.[9]. Дело касалось осуждения заявителя латвийскими судебными органами за военные преступления на основании действий, совершенных в годы Второй мировой войны. Что касается фактических обстоятельств, заявитель входил в состав группы советских партизан на территории, оккупированной Германией (Белоруссия). В постановлении Большой палаты от 17 мая 2010 г., Суд пришел к выводу, что Латвия не нарушила Европейскую конвенцию о защите прав и свобод, осудив заявителя за совершение военных преступлений. По мнению Института за демократию и свободу, проблема была гораздо шире:

«Латвия и Литва таким способом пытаются добиться того, чтобы Европейский суд по правам человека высказал свою позицию о законности присутствия советских войск в балтийских странах в 1940-1941 гг. и в 1944 г., что третье отделение отказалось сделать в своем постановлении от 24 июля 2008 г. Эти две страны хотят не только опровергнуть аргумент Кононова о том, что он защищал свою родную страну; они также желают также получить судебное решение, соответствующее их теории о том, что они были «оккупированы» СССР с 1944 г. Они требуют, чтобы ЕСПЧ объявило СССР виновным за преступления против мира (военная агрессия) в той же мере, что и нацистскую Германию».[10]

В этом ли заключается роль Европейского суда по правам человека?

Министерство иностранных дел в тот же день, когда было вынесено решение, заявило о том, что это решение является политическим и вопрос о взаимоотношениях России с ЕСПЧ в частности и Советом Европы в целом требует обсуждения. 21 мая Государственная Дума приняла постановление об опасности такого типа решений ЕСПЧ, ставящих под сомнение решения Нюрнбергского трибунала и направленных на перепись истории Второй мировой войны.

Есть пища для размышлений и о совпадении политико-правовых движений в ситуации, когда имеют место публичные заявления и законодательные акты, ставящие на один уровень нацизм и коммунизм, когда решение ЕСПЧ имеет крайне важное значение.

Можно также вспомнить о деле Маркина[11], которое почти официально запустило механизм создания национальных юридических механизмов, позволяющих гарантировать верховенство российской Конституции над судебной практикой ЕСПЧ.

В деле Маркина 6 декабря 2013 г. Конституционный суд вынес решение о своей исключительной компетенции в разрешении вопроса о применении закона, создающего препятствие для исполнения решения Европейского суда по правам человека, если указанный закон не был ранее признан не соответствующим Конституции.

Фактические обстоятельства дела достаточно специфичны[12]. Константин Маркин – военнослужащий и развелся с женой. Он потребовал предоставления отпуска по уходу за ребенком в связи с рождением дочери. В предоставлении отпуска ему было отказано, это право было недвусмысленно закреплено российским законодательством за военнослужащими женского пола, что объясняет, почему военные суды подтвердили законность такого отказа. В дальнейшем, вышестоящее руководство предоставили ему отпуск по уходу за ребенком на срок около двух лет, а также материальную помощь в размере 200 тыс. рублей ввиду семейных трудностей. Однако г-н Маркин обратился в Конституционный суд России, утверждая, что действующее законодательство не соответствует принципу равенства, закрепленному в Конституции. Конституционный суд в решении от 2009 г. отказал в рассмотрении жалобы в связи с отсутствием нарушений конституционных прав заявителя законодательными нормами, не предусматривающими возможности предоставления отпуска по уходу за ребенком военнослужащим мужского пола.

В марте 2012 г. Европейский суд (Большая палата), также запрошенный по жалобе, признал нарушение статей 8 и 14 Конвенции. На основании этого постановления г-н Маркин потребовал в российский судах пересмотреть это дело по новым обстоятельствам. Президиум районного суда Санкт-Петербурга запросил Конституционный суд России по поводу конституционности спорных положений российского законодательства, а именно ст. 392 Гражданского процессуального кодекса. Военный суд поставил вопрос о соответствии оспариваемых положений статье 15 Конституции в той мере, в какой они позволяют пересмотреть решение, вступившее в законную силу, в случае конфликта между позициями Конституционного Суда и Европейского суда, создавая, таким образом, препятствие для разрешения дела. Несоответствие Конституции, по мнению суда, заключается в отсутствии процессуального механизма разрешения конфликтов между решениями Конституционного суда и Европейского суда по правам человека. Кроме того, постановление ЕСПЧ не может применяться, если российский Конституционный Суд ранее объявил нормы, ставшие предметом спора, соответствующими российской Конституции, что является основанием для отказа в изменении национального законодательства.

Таким образом, вопрос, поставленный военным судом перед Конституционным Судом, заключался не в конституционности национальных норм, а в разрешении противоречий в толковании права, данного Европейским судом, и отличного от него толкования этого же права, данного национальной системой.

Конституционный суд вынес решение о том, что любой судебный орган может обратиться в Конституционный Суд в случае расхождения между толкованиями европейской и конституционной инстанций. Кроме того, это расхождение является основанием для повторного рассмотрения конституционности оспариваемого законодательного положения.

Конституционный суд вновь еще сильнее выразил свою позицию о верховенстве Конституции над европейским правом в решении от 14 июля 2015 г. [13]. Согласно ему, участие России в международных соглашениях не означает отказ России от своего суверенитета. Нормы Европейской конвенции о защите прав человека могут имплементироваться и интерпретироваться не иначе, как при соблюдении верховенства Конституции. Таким образом, в случае коллизии между правопорядками, Россия считает себя обязанной отказаться от применения решений ЕСПЧ. В этом случае, в исключительную компетенцию Конституционного Суда входит обеспечение ее верховенства в рамках двух процедур: обязанности национальных судов запросить Суд в случае расхождения позиций для их проверки на соответствие Конституции или право Президента или Правительства запросить Суд об истолковании Конституции в случае, когда эти государственные органы признают невозможность исполнения решения ЕСПЧ без нарушения конституционных норм.

Указанные механизмы, предложенные Конституционным судом, были введены в федеральное законодательство в связи с изменением Федерального конституционного закона о Конституционном Суде, подписанного Президентом 15 декабря 2015 г. [14].

По мнению председателя Конституционного Суда, национальный судья лучше подходит для вынесения судебных решений, в которых затрагиваются национальные правовые традиции. По этой причине, в исключительных случаях, он должен быть в состоянии гарантировать применение национальной Конституции перед лицом толкования, данного ЕСПЧ[15].

Это позиция – позиция защиты национального суверенитета против нескрываемой тенденции к гармонизации европейского права вокруг «стандартов», выявляемых Судом в каждом случае и учитывающих изменение социально-политического контекста. И как раз эта тенденция вызывает куда больше вопросов.

3. Опасность политизации европейской судебной практики

ЕСПЧ легитимен вмешиваться, как он вмешивается, в право. Однако, возникают две проблемы: первая, когда он вмешивается, используя право в политических целях, и вторая, когда он «утверждает» европейские стандарты.

Случай явного политико-правового вмешательства проявляется в вопросе о суррогатном материнстве (GPA). Здесь особенно значимы два постановления, постановление Парадизо и Кампанелли против Италии от 2015 [16], а также Менссон[17] и Лабресс [18] против Франции от 2014. Между тем, признание законности суррогатного материнства отнюдь не является европейским стандартом, оно даже зачастую уголовно наказуемо. Так, во Франции и в Италии национальные органы отказались вносить иностранные акты о рождении детей в национальный реестр актов гражданского состояния на том основании, что это противоречило бы публичному порядку (суррогатное материнство находится вне закона во Франции и Италии, усыновление ребенка за границей не существует в глазах властей). Однако, ЕСПЧ осудил Италию, поскольку она не в достаточной мере учла интересы ребенка. Власти решили отобрать ребенка и передать его под опеку на том основании, что у него нет какой-либо биологической связи с заявителями, которые нарушили закон. Они, в частности, не признали фактическую связь между заявителями и ребенком, и пошли на принятие крайних мер, предусмотренных на тот случай, если ребенку угрожает опасность.

Что касается нарушения статьи 8, установленного Судом в делах против Франции 2014 г., оно не касалось выбора Франции запретить суррогатное материнство. В отсутствие гармонизированного европейского законодательства в этой области, ЕСПЧ признает за государствами-членами широкий простор для истолкования. Нарушение статьи 8 вытекало из того, что Франция ущемляла идентичность детей во французском обществе, отрицая в своем правопорядке их статус детей супругов Менссон и Лабасс, признанный в США, и полную невозможность установления родства между биологическим отцом и детьми, рожденными с помощью суррогатного материнства за рубежом[19].

Таким образом, формально ЕСПЧ не высказывал свою позицию о суррогатном материнстве и, следовательно, оставил широкое поле для усмотрения государствам, поскольку довольно отклонился от «европейского стандарта». Но в своей судебной практике ЕСПЧ осудил государства за реализацию положений, вытекающих из их законодательства, не предусматривающего суррогатного материнства. Таким образом, он вынуждает их предпринимать шаги в определенном направлении, он оказывает давление на выбор национального законодателя.

Другой пример – недавнее весьма странное постановление об армянском геноциде. Скорее, постановление, которое никак не затрагивает армянский геноцид, поскольку этот вопрос никоим образом не входят в компетенцию Европейского суда. В постановлении Большой палаты по делу Perinçek v. Switzerland от октября 2015 г. [20], ЕСПЧ постановил, что отсутствие уголовного наказания турецкого политика, поставившего под сомнение квалификацию массовых убийств, совершенных Османской империей против армянского народа, в качестве геноцида, не является обязательством, которое может вытекать из международного права в демократическом обществе. Он зашел настолько, что стал утверждать о том, что баланс права на защиту частной жизни (не уточняя, вместе с тем, соотношение между «частной жизнью» и «геноцидом», который публичен по определению) и свободой выражения взглядов может доходить до отказа в признании международной обязанности в сфере геноцида в двух случаях: если страна, в которой совершено нарушение, является демократической и не сотрудничала с нацистами; и речь не идет о геноциде евреев. К большому удивлению сторонников универсализма права человека, ЕСПЧ, как представляется, создал иерархию между странами (коллаборационистами и неколлаборационистами спустя 70 лет) и между геноцидами. Если каким бы то ни было образом запрещается обсуждать еврейский геноцид, напротив, нет никакой обязанности уважать армянский геноцид, совершенный Османской империей. Напомним в качестве исторической подробности, что между апрелем 1915 г. и июлем 1916 г., турецкие власти уничтожили османское армянское меньшинство, то есть более миллиона человек.

ЕСПЧ пытался не рассматривать армянский геноцид по существу на основании отсутствия компетенции. Но он вошел в политическую сферу, оправдав слова политического деятеля в Швейцарии, который часто выступает в завершении экстремистских митингов в Турции.

Быть может, Суд созреет в тот день, когда он решится признать себя некомпетентным выносить решения по некоторым вопросам, дабы не утратить свою легитимность выносить решения по вопросам политики.

И наиболее явные случаи – это те, в которых можно поставить вопрос об исполнении решений Европейского суда. ЕСПЧ много настаивает на том, что, если постановления, касающиеся других стран, не обязательны, они важны для осуществления превентивных мер. Здесь представляется очевидным, что странам настоятельно рекомендуется признать суррогатное материнство, дабы в той или иной форме не нарушать Конвенцию, которая об этом ничего не говорит. Но должны ли мы также думать, что если Турция наконец-то вступит в ЕС, то сразу станет желательным не слишком настаивать на геноциде армян? Будем надеяться, что речь идет просто о плохом решении.

Наконец, в некоторых случаях, ЕСПЧ устанавливает европейские принципы с высоким уровнем политического содержания. Например, гомосексуальный брак. Основываясь на своей теории эволюционной интерпретации текста Конвенции и выводимых из нее прав, Европейский суд пришел к более радикальным изменениям в своей судебной практике.

Так, 24 июня 2010 г. ЕСПЧ признал, что гомосексуальный брак не является единодушной ценностью в Европе[21]. Ему потребовалось 5 лет, и в постановлении палаты от 21 июля 2015 г. в деле Олиари против Италии[22], ЕСПЧ единогласно высказался о нарушении статьи 8 (права на уважение частной и семейной жизни). Три гомосексуальных пары оспаривали то, что итальянское законодательство не позволяет им ни вступать в брак, ни в другие формы гражданского союза. Суд постановил, что итальянское законодательство в отношении гомосексуальных пар не отвечает основополагающим потребностям пары, находящейся в стабильных отношениях. Кроме того, Суд подчеркнул, что среди государств-членов есть тенденция к юридическому признанию гомосексуальных пар, поскольку 24 из 27 государств-членов приняли законодательство, позволяющих такое признание. Таким образом, по мнению ЕСПЧ, ситуация изменилась, хотя он не принял во внимание манифестации, которыми сопровождались такие законодательные изменения в соответствующих странах. Отметим также определенную политизацию дела ввиду впечатляющего числа НКО, вступивших в процесс в качестве третьей стороны, в частности, FIDH (Fédération internationale des ligues des droits de l’homme), Центр AIRE (Advice on Individual Rights in Europe), ILGA-Europe (European Region of the International Lesbian, Gay, Bisexual, Trans and Intersex Association), ECSOL (European Commission on Sexual Orientation Law), UFTDU (Unione forense per la tutela dei diritti umani) и LIDU (Lega Italiana dei Diritti dell’Uomo).

Для некоторых более традиционных стран такие повороты в судебной практике не могут быть интегрированы во внутреннее право без проявления значительного социального недовольства.

В этом смысле представляется важным задать несколько вопросов: заключается ли на самом деле роль ЕСПЧ в том, чтобы вступать в борьбу за изменение общества? и если да, то во имя какой идеологии? Где находится граница для расширительного толкования ЕСПЧ прав, закрепленных в Конвенции? В какой момент государства-члены могут легитимно защищать свой внутренний юридический порядок или же им никогда это не будет дозволено?

Иными словами, отнюдь не судебному органу, находящемуся вне политики и не избираемому, следует принимать меры, касающиеся правовой политики. Правосудие не может и не должно подменять собой национального законодателя.

[1] http://www.echr.coe.int/LibraryDocs/DG2/HRFILES/DG2-FR-HRFILES-19(2008).pdf

[2] Cour eur. DH, Vermeire c. Belgique, 29 novembre 1991, Série A no 214-C

[3] http://www.echr.coe.int/LibraryDocs/DG2/HRFILES/DG2-FR-HRFILES-19(2008).pdf

[4] http://www.conseil-constitutionnel.fr/conseil-constitutionnel/francais/nouveaux-cahiers-du-conseil/cahier-n-41/conseil-constitutionnel-et-jurisprudence-de-la-cedh.138277.html

[5] Par exemple, CM/ResDH (2007) 94, Vasilescu c. Roumanie du 20 juin 2007. Egalement, CM/ ResDH (2007) 90 du 20 juin 2007 concernant l’affaire Brumarescu et 30 autres affaires contre la Roumanie (réforme législative de 2004 aux termes de laquelle il n’est plus possible d’annuler les décisions judiciaires définitives reconnaissant un droit de restitution sur des immeubles nationalisés).

[6] http://www.echr.coe.int/LibraryDocs/DG2/HRFILES/DG2-FR-HRFILES-19(2008).pdf, p. 28-29

[7] http://www.droitconstitutionnel.org/congresLyon/CommLC/jacquelot_C_R.html

[8] http://www.rg.ru/2015/10/21/zorkin.html

[9] http://www.rtdh.eu/pdf/20100517_kononov_c_lettonie.pdf

[10] http://www.idc-europe.org/fr/L-affaire-Kononov

[11] http://www.comitasgentium.com/fr/devenirauteur4/item/133-resume-analytique-des-arrets-de-la-cour-constitutionnelle-de-la-federation-de-russie-19-11-2013-25-02-2014

[12] http://www.comitasgentium.com/fr/composition-du-groupe/auteurs/item/133-resume-analytique-des-arrets-de-la-cour-constitutionnelle-de-la-federation-de-russie-19-11-2013-25-02-2014

[13] http://www.ksrf.ru/ru/news/Pages/ViewItem.aspx?ParamId=3244

[14] http://tass.ru/politika/2528052

[15] http://www.rg.ru/printable/2015/10/21/zorkin.html

[16] http://www.echr.coe.int/Documents/Press_Q_A_Paradiso_and_Campanelli_FRA.pdf

[17] http://hudoc.echr.coe.int/eng?i=001-145179*#{«itemid»:[«001-145179*»]}

[18] http://hudoc.echr.coe.int/eng?i=001-145180*#{«itemid»:[«001-145180*»]}

[19] http://www.echr.coe.int/Documents/Press_Q_A_Paradiso_and_Campanelli_FRA.pdf

[20] https://anca.org/wp-content/uploads/2015/10/ECHR_PerincekRuling_101515.pdf

[21] http://www.huyette.net/article-le-mariage-homosexuel-le-conseil-constitutionnel-et-la-cedh-65977666.html

[22] http://hudoc.echr.coe.int/eng?i=001-156265#{«itemid»:[«001-156265»]}